Кроме чеховского «Иванова и других» Московский ТЮЗ привез в Красноярск на фестиваль «Норильские сезоны» еще три спектакля. Это «Счастливый принц» О. Уайльда, «Медея» и сказка «Волк и семеро козлят». Две работы от Генриетты Яновской и две — от Камы Гинкаса.
С упрямой верой в человека
«Счастливый принц», как и «Иванов», — спектакли, которые можно назвать «золотым фондом» МТЮЗа. «Счастливому принцу» больше десяти лет, «Иванову» — почти двадцать, и за долгие годы своей жизни оба прекрасно сохранились. Не удивительно, что именно эти две постановки режиссеры решили показать в городе своей юности (особенно если учесть, что «Счастливого принца» Гинкас посвятил своей жене, «удивительной Генриетте Яновской», как сказано в анонсе к спектаклю). Наверное, не стоит искать какие-то иные совпадения в выборе именно этих спектаклей для гастрольной афиши — думаю, любые параллели здесь случайны. Тем не менее, они невольно напрашиваются.
В обеих постановках есть «те» и «другие». «Другие» — это масса обывателей, среда, в которой так невыносимо трудно любой индивидуальности. Народ, который любили идеализировать всякого рода революционеры, и который в большинстве своем при близком рассмотрении оказывается малосимпатичным, а иногда просто отвратительным. А жертвы ради него — совершенно напрасными. Тупую толпу не прошибешь ничем, в своем отстойнике ей вполне комфортно (недаром место действия в «Счастливом принце» именуется «Счастливым английским городом», при всей его серости). Очень жаль, что в жертву этой убогой массе себя приносят чаще всего лучшие люди. И как-то не возникает сомнений, что будут приносить и дальше… Ибо как бы мерзки не были порой человеческие деяния, для этих самых лучших людей потерять веру в человека — значит, потерять смысл жизни. Художник может презирать толпу. Но это не мешает ему верить в лучшее в каждом отдельно взятом человеке.
«Счастливый принц», на мой взгляд, именно об этом. Принц (Оксана Лагутина) и Ласточка (Арина Нестерова) отдают себя неблагодарной толпе, которая не в состоянии оценить их жертвенности и абсолютно равнодушна к их гибели. Но представим себе, что оба знали о своем трагическом исходе… Вряд ли это что-то изменило бы в их поступках. Можно негодовать и спорить, доказывать бессмысленность «метания бисера» и т.д., — всегда найдутся те, кто будет это делать вопреки любым здравым доводам. К счастью. И сегодняшний российский театр в лучших его проявлениях, как мне кажется, из той же категории идеалистов. Что можно в полной мере сказать и о МТЮЗе. Не так-то просто в условиях тотальной коммерциализации, когда самым востребованным драматургом в России стал Куни, не поддаваться на эти мнимые соблазны и упорно гнуть свою линию. Все с той же упрямой верой в Человека.
«Мой милый, что тебе я сделала?..»
В «Медее» Камы Гинкаса вновь возникает тема выбора своей судьбы вопреки здравому смыслу. И при всем уважении к другим спектаклям гастрольной афиши МТЮЗа, на меня лично самое сильное впечатление произвела именно эта постановка. Даже пожалела, что на последней «Золотой маске», зная тогда, что «Медея» приедет в Красноярск, не посмотрела ее на родной сцене.
Об этом спектакле можно сказать много восторженного, не стесняясь своих восторгов. Восхититься умелым сочетанием бытового и высокого, классического и современного. Будь то в оформлении Сергея Бархина, где архаическая скала, напоминающая застывшую лаву, высится посреди залитой водой комнаты, выложенной кафелем; или же в самой драматургии постановки, где текст трагедии Сенеки неожиданно органично сплетается с обыденностью изложения этой истории Жаном Ануем и обобщающими оба мира стихами Бродского (плюс некоторыми откровенными выражениями, присущими, скорее, новой драме). Отдать должное игре актеров, умело продемонстрировавших вечное несовпадение женского, эмоционально-чувственного начала, и мужского, с его разумно-прагматичной доминантой.
Но все эти характеристики, сколь точны или относительны они не были бы, не отражают главное, чем цепляет этот спектакль: что происходит с людьми, когда они теряют любовь. И сколь бессмысленны все попытки вернуть навсегда угасшие чувства. А самое страшное и невыносимое, когда один по-прежнему полон огня, и любовь для него — смысл всей жизни, а другой остыл, преждевременно состарился, и хочет лишь одного — покоя… Медее (Екатерина Карпушина) не достучаться до разлюбившего ее Ясона (Игорь Гордин). А сама она, с ее первобытной страстностью, — чужая в мире, где в цене не первородные инстинкты, и даже не любовь, а сухой рационализм. Нет любви — нет смысла ни в чем… И сыграно это так, что даже убийство детей (казалось бы, что может быть кощунственнее?), последовавшее после объяснения супругов, выглядит, скорее, игрой в убийство, провокативной фантазией, но не реальностью. Медея отрезает головы двум резиновым пупсам, а потом на глазах у Ясона укладывает их в пластиковые контейнеры-гробики и равнодушно топит. А потом, облачившись в золотой костюм какой-то неведомой птицы, возносится ввысь. Словно сгорает в лучах софитов в этом последнем отчаянном полете в никуда…
Фото из архива Фонда Михаила Прохорова
Из перечисленного видела только Медею.
И это редкий случай, когда мне не хватило времени все осмыслить, что я там увидела. А может быть, я все осмыслить и не смогу никогда. Я слов не могу найти, чтобы описать свои впечатления. Одни образы невербализуемые. ))
Так и должно на самом деле искусство воздействовать — через образы. Я в восхищении тихо стою в сторонке.
Это такое переплетение реальности внешней, реальности внутренней, бреда и подсознания… И «убийство детей», разумеется, символическое. Когда мать из-за своих мучений-терзаний забывает или бросает детей — это же тоже равносильно их убийству.
Да, Кама Гинкас — это ДААААА :)