Денис Мацуев: «Главное для меня – быть на сцене»

В последние годы всемирно известный пианист Денис Мацуев стал в Красноярске частым гостем. Он охотно играет с местным симфоническим оркестром, в рамках программы «Новые имена» поддерживает юных сибирских музыкантов. В недавнем своем выступлении в Красноярской филармонии Мацуев отдал предпочтение русской классике – произведениям Чайковского, Мусоргского, Стравинского и Прокофьева.

— Денис, вы много гастролируете за границей. Правда ли, что там русским музыкантам предлагают исполнять преимущественно Чайковского и Рахманинова?
— Это действительно распространенная практика – вероятно, потому что такие программы проще продать. Хотя не все столь однозначно. Скажем, когда Мравинский исполнял на Западе Шостаковича, это были просто легендарные концерты, потому что он играл все премьеры композитора, был первым его интерпретатором. Или когда Ростропович представлял там музыку Шостаковича и Прокофьева, с которыми лично был знаком, они посвящали ему свои произведения. Но эти же музыканты исполняли за границей и Бриттена, и Шимановского, и других западных композиторов. И сейчас в России есть люди, которые разрушают стереотип, что русские должны играть на зарубежных гастролях только русскую музыку, якобы у нас это лучше получается. Чушь! Например, Валерий Гергиев гениально играет любые произведения – от Вагнера, Баха и Боккерини до Щедрина.

— Михаил Плетнев немало сделал для продвижения музыки Танеева…
— Мне тоже очень близок этот композитор, считаю, что он совершенно недооценен. Последние два года везде играю его квинтет. Вообще, к вопросу о том, что из русской музыки исполняется даже в России – если вы посмотрите филармонические афиши, везде один и тот же набор произведений. Хачатуряна почти никто не играет, за исключением, может быть, отдельных фрагментов из его балетов и музыки к «Маскараду». У Мясковского 27 симфоний – вы слышали хоть одну из них в живом исполнении? Больше того – Второй концерт Чайковского никто не ставит в афишу! Та же картина с Четвертым и Пятым концертами Прокофьева.

— Чем это вызвано?
— Вероятно, некими представлениями, что эти произведения не слишком известны и плохо продаются. Или с мифом об их неудачности – как в случае с Первой симфонией Рахманинова. Да, на премьере она провалилась, но это ничего не значит – у Сергея Васильевича Рахманинова нет неудачной музыки, большое заблуждение считать иначе. Мы с его внуком Александром Борисовичем, который в этом году ушел из жизни, поставили себе за миссию – продвигать Первую симфонию. И она уже стала играемой.

— В каком направлении вам сейчас хотелось бы расширить свой репертуар?
— Самое главное для меня – возникает ли контакт с музыкой. Если да, я буду ее играть, и мне плевать, если кто-то считает, что она не продается. Как, например, квинтет Бартока, или его Второй и Третий концерты, или Бурлеска Штрауса. «Прометей» Скрябина тоже нигде не играется, но у нас с Гергиевым и с Лондонским симфоническим оркестром вскоре пройдет тур по Европе и Америке с этим произведением, потом буду играть его по России. С Лондонским оркестром также недавно записал Четвертую симфонию Шимановского, посвященную Рубинштейну. Гениальная музыка, в Москве ее до меня исполняла только Татьяна Николаева, и то еще в 60-е годы.

— Музыку кого из ныне живущих русских композиторов играют чаще всего?
— Родиона Щедрина. Его новая опера «Левша» — просто мировая сенсация. Совершенно уникальная опера – по наполнению, по драматургии, по музыкальности, по мелодиям. И вообще, на мой взгляд, именно на нем пока закончилась история академической музыки – а не на Шостаковиче или Прокофьеве, как это принято считать. Близко к тому, как мне кажется, подбирается наша потрясающая пианистка и композитор Лера Ауэрбах. Но у нас ее, увы, почти никто не знает, выступает она в основном на Западе.

— Современным композиторам в России вообще очень непросто пробиться?
— Они есть, но, к сожалению, предоставлены сами себе… Нет системы, которая помогла бы им продвинуть их сочинения.

— А как же интернет?
— Его возможности, разумеется, нужно использовать – и для композиторов, и для молодых исполнителей это непаханое поле. У меня самого, кстати, есть страница в фэйсбуке, и меня это по-настоящему увлекло – ощущаю живой контакт с людьми, узнаю для себя немало полезного. Но, возвращаясь к вашему вопросу, – интернет не панацея. Недавно был конкурс молодых композиторов на YouTube, и, честно говоря, те, кого я услышал в финале, меня не впечатлили – музыка атональная, безмелодийная. Авангард, конечно, имеет право на существование. Но я убежден, что публика, уходя из зала, должна запомнить хотя бы одну мелодию.

Опять же, для организаторов концертов самое главное – наполнить зал, они предпочитают ставить в афишу проверенную временем классику, а не молодых, никому не известных композиторов. Поэтому, считаю, задача популярных музыкантов – играть не только Первый концерт Чайковского.

— Чулпан Хаматова рассказывала, что согласилась на участие в проекте «Звезды на льду» только ради того, чтобы привлечь внимание к своему фонду «Подари жизнь». Вам приходится предпринимать какие-то экстраординарные шаги, чтобы продвигать свои идеи?
— Я очень уважаю Чулпан – она искренне делает большое дело, и это приносит немало результатов. Мне, к счастью, ни на какие подвиги ради своих проектов идти до сих пор не пришлось – у меня уже 11 фестивалей, и у них немало сторонников. Но на коньках я постоять не прочь – просто потому, что люблю хоккей. (Улыбается.) Правда, он слишком травмоопасный, поэтому чаще играю в футбол, практически каждый месяц. Даже на фестивалях устраиваю турниры, в которых играют и музыканты, и политики. Если это привлекает дополнительное внимание к нашему фонду «Новые имена» и другим проектам, нисколько не возражаю.

— А на какие-то компромиссы на пользу дела доводилось идти?
— Ничем принципиальным никогда не поступался. Наверное, самая большая крайность в моей жизни – когда я играл на сборных концертах, посвященных Дню милиции. Но я исполнял там классику, и ее по телетрансляции могла слышать вся страна. Что, согласитесь, совсем неплохо.

— Как вы воспринимаете, когда академические музыканты исполняют популярную музыку?
— Все зависит от личности. Скажем, Муслим Магомаев имел классическое образование, стажировался в Италии и потом стал выдающимся эстрадным певцом. Но для него писал музыку не менее выдающийся композитор XX века Арно Бабаджанян, и результат был соответствующий. Я большой поклонник советской эстрады, сейчас, к сожалению, нет ничего, что хотя бы отдаленно могло к ней приблизиться. Советские композиторы Пахмутова, Шаинский, Крылатов, Гладков, Дашкевич, Рыбников и многие другие, слава богу, живы, но за последние 20-25 лет они для нашей эстрады ничего не написали. Потому что с позиции современного шоу-бизнеса это «не формат». А тот «формат», которым они все заполонили, не имеет никакого отношения к искусству. В отличие от эстрады прошлых лет. Знаете, Михаил Плетнев преклоняется перед Пахмутовой не меньше, чем перед Сергеем Васильевичем Рахманиновым. Он считает, что в эстрадной музыке она занимает ту же ступень, что Рахманинов в академической. Плетнев даже математически изучал, как ее мелодии связаны с текстами. Я горжусь дружбой с Александрой Николаевной, это уникальный композитор. Однажды мы с ней даже играли на рояле в четыре руки в новогодней программе канала «Культура».

— Вы востребованный исполнитель, даете множество концертов круглый год. Что вас побуждает тратить себя еще и на активную общественную деятельность?
— Знаете, я никогда ни за что не берусь, если не вижу в этом перспективы. И, конечно, если от всех этих фестивальных забот вдруг начнет страдать качество моей игры, я от них отойду. Но пока эта бесконечная суета с ее организаторской рутиной, как ни странно, лишь вдохновляет меня на творчество, дает мне невероятный драйв. Может, потому, что есть результат, ощущение, что ты действительно можешь кому-то помочь… У нас в стране, как вы знаете, очень непростая ситуация с музыкальным образованием. Вспомните – в советские годы чуть ли ни в каждой семье стояло пианино, ребенок ходил в музыкальную школу. Не важно, становился он потом музыкантом или нет – в то время понимали, что благодаря занятиям искусством у ребенка открывается другое полушарие, он начинает иначе мыслить, глубже и тоньше воспринимать мир. А что происходит сейчас? В общеобразовательных школах уроки музыки практически отменены. Зарплата у педагогов нищенская, может пройти еще совсем немного времени, и просто некому будет учить наших детей. А то, что статус музыкальных училищ некоторые «знатоки» хотят приравнять к ПТУ? Или сделать профессиональное музыкальное образование с 12 лет, а не с более раннего возраста, как это на самом деле необходимо? Ни к чему хорошему такие «реформы» не приведут.

— Полагаете, есть смысл обратиться к положительному опыту прошлого?
— Я лично многое бы возродил. Например, систему распределения после консерваторий. Люди первые 20 лет жизни отдали музыке, а потом вдруг оказываются никому не нужны. Идут играть в рестораны и подземные переходы. Или еще хуже – спиваются и завязывают с профессией. Знаете, какая существует политическая идея в Китае? Там задача на государственном уровне – за год вырастить одну звезду классической музыки. Они вкладывают в английский и американский менеджмент до 8-10 миллионов долларов в год, чтобы раскрутить одного китайского музыканта, представляете? Разумеется, есть невероятная отдача – в стране уже 60 миллионов пианистов, огромное количество государственных и частных музыкальных школ. Где, кстати, преподают русские педагоги…

— В то время как они не востребованы у себя на родине…
— Картина у нас и в самом деле не слишком радостная. Но все-таки и не совсем катастрофичная. То, что на международных конкурсах продолжают побеждать русские музыканты, говорит само за себя – в России есть таланты. Появляются фонды, которые поддерживают перспективных исполнителей – Владимир Спиваков и Юрий Башмет много всего делают, Гергиев проводит ежегодно несколько фестивалей, где сам играет с молодыми музыкантами. Представляете, что такое для дебютанта выступить с Гергиевым и оркестром Мариинского театра? Сразу невероятный толчок в карьере, и менеджеры на это клюют. Но то, что мы делаем – вершина айсберга, помощь для самых одаренных. Необходима масштабная государственная поддержка, вложения в образование и культуру. Пока же в нашей стране многое происходит вопреки всему.

— Как вы считаете, у музыкантов есть какие-то поколенческие отличия, что-то меняется со временем – в исполнительской манере, например?
— Скажу лишь, что в молодом поколении есть весьма перспективные ребята, они могут вырасти в очень больших музыкантов. Я сам видел несколько таких на Международном фестивале классической музыки и конкурса юных пианистов Astana Piano Passion, который проводил в Астане год назад. Главное, конечно, чтобы они продолжали гармонично развиваться, и чтобы никто не запудрил им мозги, что они уже якобы всего добились. А будут ли они чем-то отличаться от нас, покажет время.

— Хорошо, в таком случае уместно ли по отношению к игре музыкантов понятие «старомодность»?
— Если бы все мы играли в старомодной манере, думаю, это было бы гениально. (Улыбается.) Когда слушаешь Горвица, Рихтера, Рахманинова или Софроницкого, за две минуты становится понятно, кто играет – даже на старых разбитых роялях с монозвуком. Потому что у каждого из них, в отличие от нынешней клонированности, был свой авторский почерк.

— На начальном этапе молодому исполнителю все равно, наверное, свойственна какая-то подражательность?
— Конечно, и у меня в свое время были «бурные романы» на протяжении многих лет – и с Горвицем, и с Рихтером. Клиберна я чуть ли не досконально копировал, когда играл Чайковского на конкурсе. У Горвица знал все записи. Так же, как и у джазового пианиста Оскара Питерсона – я знал все его концерты, все пассажи, ходы, импровизации, снимал их один в один, заучивал. Джаз мне вообще очень помог – чувство импровизации весьма полезно в интерпретации классических произведений. Но именно неподготовленное, сиюминутное. Если это случается, рождается что-то настоящее. Особенно с оркестром, когда есть дирижер, который может предвосхитить твои движения. Как, скажем, Гергиев или Темирканов, которые любят импровизировать. Уверен – если бы они играли джаз, из них вышли бы великие джазмены.

А подражать на начальном этапе очень полезно. Хотя в полной мере повторить невозможно, получается пародия, но все же ты подражаешь великим интерпретациям.

— Среди молодых пианистов видите подражателей себе?
— Не знаю, совершенно не представляю, что такое в глазах других моя исполнительская манера. (Смеется.) И вообще не люблю смотреть на себя со стороны.

— У Виктории Токаревой есть рассказ об учителе музыки, который терпеть не может свою работу. Он идет по городу, видит афиши, сообщающие о концерте его однокурсника, известного музыканта. И с сожалением говорит, что сам он в юности мечтал прославиться, добиться популярности, а его однокурсник просто хотел играть… Вы тоже из тех, кто «просто хотел играть»?
— Всегда, еще с детства. Все началось с домашних концертов, я никогда не стеснялся выступать перед гостями. И до сих пор любые выступления для меня – это удовольствие. Будь то на экзамене, в малом зале или в большом – нет никакой разницы, лишь бы для кого-то играть.

— Страха сцены у вас не было?
— Нет, от него я абсолютно свободен. Больше того – на концерте перед публикой неизменно играю лучше, чем на репетициях.

— В Красноярске вы пять раз сыграли на бис…
— Это не предел – было и 14.  (Смеется.) Бисы – обязательная часть концерта, люди всегда их ждут, как им в этом откажешь? Скоро, кстати, выпущу диск с записью своих бисов. Никогда заранее не знаю, что буду играть, решение сиюминутное.

— Помимо бисов, приходилось ли делать сиюминутный выбор в чем-то серьезном?
— Случалось. Помню, как пришел в 1994 году подавать документы на конкурс Чайковского, минут за десять до окончания срока. Девушка в приемной комиссии нетерпеливо спросила: «Ну что, вы подаете заявку?» И я вдруг почему-то ответил: «Нет, пожалуй, не буду». А потом шел по улице и плакал – какой же я дурак, что я наделал? Но если бы я подал тогда заявку, наверное, никогда не выиграл бы тот конкурс. Хотя вроде бы и опыта исполнительского хватало – к своим 18 годам я объехал уже 40 стран мира, активно выступал с концертами. И все-таки всему свое время, и мне, наверное, действительно нужно было еще четыре года, чтобы по-настоящему дозреть до этого конкурса и победить на нем. Все не случайно.

Вообще, когда меня спрашивают, чего бы я себе пожелал, в первую очередь всегда отвечаю одно – быть на сцене. Это для меня самое главное.

Фото Андрея Минаева и из личного архива музыканта