Мадлен Джабраилова: «В театре лучше не делать резких движений»

Сегодня печальная годовщина – уже два года прошло со дня кончины выдающегося режиссера Петра Наумовича Фоменко. «Мастерская», созданная Фоменко, живет – театр бережно хранит в репертуаре лучшие спектакли своего основателя, экспериментирует с новыми постановками. Ведущая актриса «Мастерской Петра Фоменко» Мадлен Джабраилова всегда была востребована в театре, ее сценический багаж богат ролями и характерами всевозможных оттенков. Только за последнюю пару лет в ее репертуаре появились столь разные персонажи как Августа Менажраки в «Театральном романе» М. Булгакова, Габриэль в возобновленной «Безумной из Шайо» Ж. Жироду и множество пластических образов в спектакле «Моряки и шлюхи». В некоторых ролях она выходит на сцену уже больше двадцати лет – Мурзавецкую в «Волках и овцах» Джабраилова играет еще со студенческой скамьи. Готова играть и дальше – в современной драматургии она пока не нашла ничего, что могло бы, по ее оценке, приблизиться к классике. Сегодня актриса вспоминает своего Мастера и делится ощущениями о старых и новых работах в его спектаклях

— Наверное, прозвучит наивно, но в «Волках и овцах» Островского мне, прежде всего, важен сам текст, – пояснила Мадлен свою позицию. – В последнее время в драматургии так мало хорошего текста! Актеру нужна постоянная подпитка, во всех смыслах – в идеях, заложенных в произведение, в языке, в образе мыслей автора. Если представить, что из театра уйдут Островский, Чехов, Пушкин – с чем мы останемся?

— Суровая оценка!
— Может, потому, что давно не читала пьесы, которые меня настолько зацепили бы, что самой захотелось бы в них сыграть?.. В новой драматургии, к сожалению, не хватает глубины, почти нет интересных человеческих взаимоотношений… Чего не скажу о современной прозе, в которой есть очень сильные произведения. Скажем, роман «Венерин волос» Михаила Шишкина, по которому у нас уже несколько лет идет спектакль «Самое важное».

Современные пьесы столь высокого уровня мне пока, увы, не встречались. В отличие от классики: тот же Островский – драматург благодатный, его можно играть годами – уже столько времени прошло, а темы, которые он поднял, не устаревают. Да и не только автор, сама публика определяет, сколько будет жить спектакль. Именно так случилось с «Волками и овцами».

— Но все-таки, Мадлен, его долголетие во многом зависит и от желания артистов в нем играть, не так ли?
— Отчасти да. Хотя я не рискну однозначно ответить за всех своих коллег. Мы выпустили его на 4-ом курсе ГИТИСа, долго играли, потом решили, что отложим на неопределенное время – возникла «усталость металла»… Но прошло время, и он вновь оказался в репертуаре. И так до сегодняшнего дня.

А сколько раз у нас обновлялся состав! Купавину после Полины Кутеповой играла Ольга Левитина, и весьма достойно. Позже Полина вернулась в спектакль. Роль Горецкого раньше играл Иван Поповски, которого позже сменил Кирилл Пирогов. Евгений Борисович Каменькович, помню, срочно вводился на роль Беркутова вместо Карена Бадалова. Анфусу Тихоновну так вообще в разное время играли пять актрис! Ксения Кутепова, я, Ольга Левитина, Ирина Пегова, потом ввелась Галина Кашковская. Даже наш педагог по сценической речи играла Анфусу – просто мега-роль! (Смеется.)

— Можно ли сказать, что «Волки и овцы» давно стали «визитной карточкой» «Мастерской Петра Фоменко»?
— Вероятно, мне трудно судить изнутри. Но когда я приглашаю кого-то в наш театр в первый раз, то предлагаю посмотреть именно этот спектакль. Мне кажется, «Волки и овцы» способны затронуть всех – и интеллектуалов, и неискушенных зрителей. Хотя, вроде бы, что там особенного? Никаких модных внешних завлекаловок – люди просто выходят на сцену и разговаривают.

— Артисты и коврик, больше ничего не надо?
— Именно. Меня как актрису такой подход особенно сильно впечатляет, потому что это очень трудно – пробиться к зрителю без каких-то визуальных подпорок, исключительно через сам текст и твое актерское мастерство. Особенно в наше время, когда люди разленились читать – они способны воспринимать только какую-то выжимку, суррогат, комиксы, – превалирует быстрый и необременительный доступ к информации. Это очень опасная тенденция, которая, к сожалению, проникла и в театр. Вы удивились моему скептическому отношению к современным авторам, но точно так же я воспринимаю многое, что вообще вижу сейчас на сцене – и в режиссуре, и в игре актеров. Знаете, что меня больше всего удивляет в постановках модных режиссеров? Что бы они ни брали – классику или современную драматургию – получается, по сути, один и тот же спектакль, в одном стиле. Едва начинается действие, мне уже все понятно, что будет дальше, смотреть неинтересно.

Возвращаясь к началу нашего разговора – да, может показаться непостижимым, что спектакль идет два десятка лет. Но, вы знаете, насмотревшись на то, что творится вокруг – на погоню за очередной модой, за сиюминутными тенденциями, – иногда ловлю себя на протесте: а мы вопреки всему этому еще лет тридцать будем играть «Волков и овец», пока не развалятся! (Смеется.) Нет, понятно, конечно, что наступит момент, когда спектакль уйдет, по естественным причинам. Но пока он держится – благо, сам Островский нам помогает.

— Чем же?
— Любой классик, как бы ты его не «осквернял», не интерпретировал, все равно тебя поднимает – своей мыслью, темой, словами, характерами, которые выписаны и выстраданы этим автором. А в современной драматургии характеров почти нет – во всяком случае, мне, к сожалению, не попадались такие пьесы. Бывает, реплики написаны так, что не важно, кто их произносит – поменяй героев местами, ничего не изменится. И чтобы хоть как-то наполнить этот текст, приходится тратить массу сил – а ради чего, спрашивается?.. Классическое произведение само за собою ведет, за счет него ты наполняешься. И в то же время – классику очень трудно ставить, на ней многие спотыкаются.

— Потому что эти произведения всем известны и по ним уже выпущено множество всевозможных постановок?
— Далеко не всем известны: некоторые зрители у нас на «Трех сестрах» искренне огорчаются, что Тузенбаха в финале убивают. (Смеется.) Я, кстати, очень люблю неискушенного зрителя, неподготовленного, который воспринимает спектакль с чистого листа – сверяю на нем собственные представления о своей работе. А в чем трудность постановки классики… Наверное, в глубине содержания.

— В работу над «Театральным романом» вы включились изначально, еще на стадии первых показов «проб и ошибок», которые приняты у вас в «Мастерской»?
— Да, откликнулась на просьбу коллег – сначала мы сделали сцену прихода Максудова в Независимый театр, произносила там несколько реплик. В спектакле у меня тоже всего пара эпизодов, две-три фразы – это гораздо сложнее, чем играть роль на протяжении всего спектакля, мне была очень интересна такая задача. Преклоняюсь перед актерами эпизодов – нужно суметь сразу попасть «в десятку».

Знаете, я ведомый человек – сама на таких показах никогда ничего самостоятельно не предлагала. Хотя есть произведения, которые мне очень нравятся. Но не представляю, как их можно поставить. Или боюсь взять на себя ответственность. Меня порой удивляет, с каким бесстрашием люди за что-то берутся, и у них потом еще и неплохо получается. Мне же, наверное, пока не хватает решимости что-то предложить… Может, еще и потому, что у артистов в нашем театре при Петре Наумовиче было долгое счастливое детство, когда можно было позволить себе быть слабыми, ведомыми – я, во всяком случае, себе это позволяла. (Улыбается.)

— Откликаетесь, наверное, не на все предложения, а лишь на те, что созвучны вам самой?
— Конечно. Если говорить о Булгакове, я ему по-человечески глубоко сочувствую… Все, о чем он писал, выстрадано с болью и кровью, в этом есть очень мощный энергетический заряд. Некоторым авторам приписывают немало мистического. Когда берешься за произведения Гоголя, Достоевского или Булгакова, воздух словно пронизывается какой-то особенной энергетикой… Я лично это ощущаю.

А от роли Менажраки в «Театральном романе» у меня просто детское удовольствие. Как ребенок, которого запустили в песочницу, дали лопатку и предложили построить замок, и я увлеченно его строю, забыв обо всем. Я хулиганю, а зритель, наверное, думает, что играю серьезно. (Смеется.)

— В «Безумной из Шайо» тоже хулиганите?
— Еще когда мы только впервые взялись за эту пьесу, спектакль рождался весело, был очередной школой. И компания подобралась отличная. Поэтому я охотно откликнулась на идею восстановить «Безумную из Шайо». Тем более что и Петр Наумович не раз говорил, что хотел бы вернуть ее в репертуар. В свое время он снял спектакль лишь потому, что из театра ушли Андрей Щенников и Ирина Пегова, их некем было заменить. И вновь заговорил о его возобновлении, когда в труппе появились стажеры. После его ухода мы сочли, что для нас это дело чести… Хотя мне лично обычно не жалко спектакли, которые иногда сходят с репертуара – некоторые из них прожили свою жизнь, я не жалею об ушедших ролях, взамен всегда приходит что-то другое. И каких-то «вожделенных» ролей у меня нет. Но тут был совсем другой случай…

Восстановленная «Безумная из Шайо» – спектакль, в который на некоторые роли вошли новые артисты. Прежде он был очень интимным, камерным, мы играли его в двух малых залах. Теперь идет на большой сцене – что тоже эксперимент. Мы помогаем молодым артистам, поддерживаем их – роли там на вырост, есть куда развиваться. И вообще в этой работе, думаю, многое в перспективе.

— Мадлен, я больше не знаю никого в «Мастерской Фоменко», кто открыто высказался бы вслух, что театр в том виде, в котором он жил при Петре Наумовиче, возможно, вообще прекратит свое существование – и что это нормально. Вы уже не раз говорили об этом в разных интервью. Не боитесь допустить такую «крамольную» мысль?
— Знаете, в позапрошлом сезоне нам, как ни странно, было легче, чем сегодня. Мы пытались как-то соотнести свою жизнь с теми намеками и рекомендациями, которые нам оставил Петр Наумович. Но прикрываться его именем больше нет возможности – мы есть то, что сами собой представляем. Это очень сложно, потому что все мы разные, со своими вкусами и предпочтениями. Я не жду тотального успеха нового репертуара. Да, сейчас переходный период – но чтобы суметь создать что-то другое, мы все равно должны учитывать свою базу, сверяться с ней. Иначе чем мы будем отличаться от других? У нас за спиной наша история, мы сами создавали театр, многое пережито вместе, вскладчину. Но со временем это будет все дальше и дальше уходить в память… Каким будет театр через годы, никто не знает.

Единственное, чего мне не хотелось бы – чтобы наша «Мастерская» разрывалась на отдельные актерские мегажелания: поставьте на меня вон то произведение, обслужите таким-то режиссером и такими-то партнерами. Мне кажется, это вообще самое страшное, что может произойти с театром. Актеры по сути своей – люди очень наивные: где нам посыпали, там и клюем – так, кажется, говорил один персонаж из пьесы «Без вины виноватые». Но я очень надеюсь – то, что Фоменко заложил, будет существовать в нас как что-то определяющее. Не вижу другой возможности удержаться от каких-то соблазнов, кроме как самим себя ограничивать, трезво оценивать, постоянно перепроверять себя – а вдруг мы в чем-то обманываемся?.. Никого ни к чему не призываю и не тороплюсь с выводами. Театр – сложный организм, здесь вообще лучше не делать резких движений. Главное, чтобы сердце билось и голова работала, остальное приложится.

Фото из архива «Мастерской Петра Фоменко»