Сергей Бобров: «Мне хочется воспроизвести логику композитора»

«А не замахнуться ли нам на Вильяма нашего Шекспира?» — предлагает режиссер актерам в одной из популярных советских кинокомедий. Эта фраза давно стала устойчивой характеристикой для затей, которые, на первый взгляд, кажутся непосильными и даже дерзкими. Художественный руководитель Красноярского театра оперы и балета Сергей Бобров тоже решил «замахнуться на Шекспира» – на балетного: 3 октября состоится премьера «Лебединого озера». Этим же спектаклем 5 октября откроется III Международный форум «Балет XXI век». Вызов идеи в том, что спектакль поставлен не на привычной классической основе Мариуса Петипа, а на оригинальное либретто Чайковского.

– Почему вы решили обратиться к первоисточнику? Ведь изначально постановка этого балета провалилась.
– Знаете, в чем нонсенс первых премьер «Лебединого озера»? Спектакль вышел в 1877 году в Большом театре и должного успеха не имел, хотя и продержался в репертуаре несколько лет. В 1895 году Мариус Петипа выпустил в Мариинском театре свою версию, которая стала определяющей для балетных театров на все последующие годы. Но, несмотря на разные оценки этих постановок (критики очень хвалили хореографию Петипа и саму постановку в Петербурге), рецензенты сходились в одном: самое слабое в этом балете – музыка Чайковского.

– Невероятно…
– Такой вот исторический парадокс. (Улыбается.) Я считаю, что идея романтического балета, которая изначально была задумана композитором, не получила полноценного воплощения именно вследствие не очень сильной хореографии. И полагать, что Чайковский наспех накидал какой-то музыкальный материал, просто на заказ, было бы нелепо. Он даже уничтожил партитуру своей оперы «Ундина», из которой частично взял в балет тематизм – настолько большое значение он придавал «Лебединому озеру». Мне очень хотелось бы воспроизвести логику композитора, которая была в оригинальном варианте его произведения.

– Давно вы одержимы этим желанием, Сергей Рудольфович?
– Да, наверное, с тех пор, как впервые поставил «Лебединое». Я уже пытался приблизиться к оригинальной идее либретто, но… Сложно сломать общее представление о том, каким может быть это произведение. Есть некий эталон, если не сказать стереотип.

– Неужели никто не пытался его разрушить?
– Почему же, попытки были. В 40-х годах XX века идею пыталась воплотить Агриппина Ваганова – она сделала свою хореографию на либретто Чайковского, спектакль какое-то время шел в репертуаре Мариинского театра, тогда он еще назывался Кировским. А потом опять вернулись к идее Петипа. Джордж Баланчин ставил этот балет, но он не сохранился. Кто-то использовал в постановках отдельные сцены из первоначального либретто – как, например, в «Ла Скала». Но в основе все равно было то, что сделал Петипа. Я же все-таки хочу опереться именно на первоисточник.

– Так все-таки в чем для вас его привлекательность по сравнению с тем, что придумал Петипа?
– Понимаете, у него мысль очень короткая и понятная. Некий злой волшебник превращает девушек в лебедей, держит на озере в заточении. И только любовь принца и Одетты способна разрушить злые чары гения и вернуть девушек в прежнее обличие. А в оригинале Одетта – это фея, и чувства у нее, соответственно, другие. Такая же фея, как Сильфида, Жизель, Ундина – она в одном ряду с ними. Именно этой темой был увлечен Чайковский, ему безумно нравилась «Жизель», рыцарские романы. Его либретто построено на сказке Мусеуса – был такой сказочник и драматург. Он писал о том, что некий рыцарь приходит на озеро встречать фею, царицу лебедей. Ей хорошо в птичьем обличье. Желание связать свою судьбу с человеком земным приводит к трагедии – это и есть романтический балет, потому что два этих начала соединить невозможно. А у Петипа девушки-оборотни грустят, им нерадостно в их шкуре. Наверное, если бы Петипа написал план-заказ, а Чайковский его исполнил, вопросов к такой идее не возникало бы. Но произведение было написано гораздо раньше. И музыкальная основа противоречит грустному настроению.

– В чем?
– Например, вся музыка второй картины говорит о том, что феям нравится быть лебедями – она мажорная. Это принципиальный момент. Единственная минорная тема там – Белое адажио, в котором есть предчувствие гибели и семейный рок Одетты: ее мама тоже была фея, полюбила земного человека и погибла от этой любви. Свою внучку дедушка Одетты, который с горя наплакал целое озеро, спрятал внутри него. И только злая мачеха-сова пытается убить юную фею, которую от злых чар спасает лишь корона на голове.

При этом заканчивается Белое адажио тоже мажорно – сумасшедшим галопом. Который, чтобы соответствовать драматургии Петипа, композитор Дриго переписал в грустную тему. А в либретто Чайковского Одетта смеется над принцем, она не верит, что они могут полюбить друг друга и быть счастливы. Отсюда и галоп. У меня он непременно будет, это один из ключевых смыслов.

– А кто тогда в этой истории Одиллия?
– Обыкновенная девушка, внешне очень похожая на Одетту. Прежде уже были постановки, где партии Одетты и Одиллии исполняли разные балерины, в том числе, и в Большом театре. Я тоже хочу их так показать, мне кажется, это логично. Если Одиллия – это фантасмагория, как у Петипа, обман злого гения, который сделал абсолютную копию, только черного лебедя, – значит, принц обознался. А если Одиллия – земной человек, другая героиня, – значит, принц Одетте изменил. Поэтому Чайковский для сцены, где Одиллия обольщает принца на балу, написал русский танец. Чтобы было понятно – это действительно измена, он в своем сознании поменял озерную фею на теплую земную бабу. И поэтому Одетта не может прийти в мир людей и быть счастлива с принцем.

Принц у Чайковского, кстати, тоже совершенно другой. Гуляка и в то же время – романтик, ищущий озерную фею. При этом его легкомысленная измена приводит к гибели не только фею, но и его самого. Желая, чтобы Одетта осталась с ним, он срывает с нее корону, которая спасала ее от злых чар мачехи. Знаете, как Иван-царевич – сжег шкурку Царевны-лягушки, и она пропала, потом пришлось долго ее разыскивать. В «Лебедином озере» все трагичнее: Одетта умирает, принц бросается за ней в озеро. Но любовь все равно должна быть всепобеждающей. Поэтому у Чайковского финал музыкально позитивный – влюбленные погибли, но лебеди танцуют под светлую музыку.

– А кто такой Ротбарт?
– Непонятно – какой-то волшебник. Основной злой персонаж здесь – мачеха-сова, именно она стремится погубить Одетту.

Знаете, если говорить в целом, мне кажется, привычная всем тема «Лебединого озера» уже во многом приелась. Отсюда периодически возникающие попытки сделать что-то новое. Свой спектакль ставил в Большом театре Владимир Васильев. И, как писали критики, при всей спорности драматургии картина с лебедями получилась очень красивой, ее никто не критиковал. У Мэттью Борна знаменитое мужское «Лебединое озеро». Королева-мать пытается женить принца на разных девушках, у нее ничего не получается. Он напивается, приходит на озеро, чтобы с горя утопиться, а там на берег выскакивают лебеди-мужчины, и он понимает, чего же на самом деле хочет… При всей скандальности и необычности такое решение соответствует музыке Чайковского. Потому что лебедям хорошо, и принцу с ними тоже. (Смеется.)

– Каким вам видится оформление? Откажетесь от пачек?
– А нужно ли? Исторически костюмы менялись, но еще на первом спектакле были пачки, просто со временем они упростились, остался только символ лебедей. В Ковент-Гардене пачка была лишь у Одетты, а у всех остальных – шопенки с крыльями, которые использовались в первых постановках. Попытки обратиться к первоисточнику все равно пробиваются, но частично. Почему бы, наконец, не вернуться к нему полностью?