Елизавета Боярская: «Мне захотелось сыграть Машу душечкой»

Елизавету Боярскую в стране многие знают, в основном, по киноролям – в ее багаже их уже больше сорока. Между тем, Боярская – прекрасная театральная актриса, ведущая артистка Малого драматического театра (Театра Европы) в Санкт-Петербурге, где она еще со студенческих лет работает под руководством своего педагога Льва Абрамовича Додина. В ее сценическом репертуаре – Гонерилья в «Короле Лире» У. Шекспира, Луиза в «Коварстве и любви» Ф. Шиллера, Варя в «Вишневом саде» А. Чехова и многие другие серьезные работы. На гастролях фестиваля «Золотая маска» в Красноярске Елизавета сыграла Машу в чеховских «Трех сестрах».

– Такое ощущение, Лиза, что в вашем спектакле лишь два счастливых персонажа – старая няня, которая приняла жизнь такой, какая есть, и ваша Маша, потому что она знает, что такое любовь. Все остальные герои страстно хотят любви, но не могут ее обрести.
– Мне радостно, что спектакль вызывает такие чувства. Вы знаете, Машу в «Трех сестрах» я пока сыграла всего раз восемь-девять. Ввелась на эту роль вместо актрисы, которая ушла из театра. Прежде она играла Машу блистательно, но совсем в другом ключе. А я играла Ирину, придумывала ее вместе с Додиным. И, на мой взгляд, Ирина – самый трагичный персонаж в этой пьесе, самый сложный. У Ольги упадок в настроении изначально – в ее жизни уже даже в силу возраста не может произойти ничего захватывающего: роман с Кулыгиным не случился, упущены все возможности, от назначения на неприятную ей должность начальницы гимназии и то не смогла отказаться.

Но все же самый большой крах – у младшей из сестер, Ирины. Она еще молода, и все перспективы в ее жизни, казалось бы, впереди, но… Мир вокруг так безнадежен, что все ее намерения разбиваются вдребезги.

– Притом что ее любят почти все мужчины в пьесе…
– Да, но счастливее ее это не делает. И я помню, какое удовольствие мне доставляло вести линию погибания Ирины на протяжении всего спектакля – роль была выстроена четко, как партитура.

А когда я стала играть Машу, пришлось решать иные задачи. Конечно, бессмысленно было повторять то, что делала моя предшественница, тем более что я эту героиню вижу совсем другой.

– Какой же?
– Обычно ее показывают трагичной, печальной, погруженной в себя: постоянно ходит в черном, бросает какие-то загадочные фразы, не поймешь, что ее так тяготит. Я подумала: а если все наоборот? Если она страстно хочет жить и мучается от скуки? Когда был жив отец, в доме было шумно, весело, приходило много гостей. «Сегодня я в мерлехлюндии, невесело мне», – говорит она Ирине. А ей непременно должно быть весело! Почему ее обожает муж, почему Машей увлекаются другие мужчины? Потому что она душечка!

– Как героиня одноименного чеховского рассказа?
– Да, я увидела Машу именно такой, и мне очень понравилось так ее играть. Чтобы подобрать ключик к своему персонажу, полезно прислушаться к тому, что о нем говорят другие. Когда я работала над ролью Ирины, оттолкнулась от слов, которые ей сказала няня в сцене появления Вершинина: «Аринушка, ты же будь ласковая, вежливенькая». Подумала, что она, наверное, в отличие от сестер, неласковая, раз ей нужно об этом напоминать. А в характере Маши, как бы странно это ни звучало, я взяла за основу слова Оли: «Самая глупая в нашей семье это ты». (Смеется.) В самом деле, почему бы и нет? Она как огонечек, легко всему поддается: подуешь на нее – может воспламениться, а может и угаснуть. И вряд ли она была бы счастлива замужем за Вершининым. Просто ей почудилось, что это большая любовь, как в одном из прочитанных ею романов. Главное – чтобы сердце билось, испытывать какие-то сильные чувства.

Также мне было важно показать, что Маша очень нежно относится к сестрам. Любит их и мучается, что в их жизни все складывается не так, как хотелось бы, чудовищные несовпадения… Лев Абрамович, кстати, Машу со мной не репетировал, даже толком еще не видел, что получилось. Сказал: «Вы же знаете роль? Сыграйте так, как вы ее видите».

– Он доверяет своим артистам?
– Я, по крайней мере, всегда ощущала доверие с его стороны. У меня хороший слух, остро чувствую фальшь – будь то пение или игра на сцене. И когда играю Машу, не испытываю противоречия с атмосферой этого спектакля, живущего давным-давно.

– Насколько зависят отношения вашей героини с Вершининым от индивидуальности партнеров, исполнителей этой роли Петра Семака и Игоря Черневича?
– Знаете, просто удивительно, как один и тот же текст меняется от того, с кем ты его играешь. Петр Михайлович, при всей его привлекательной мужественной внешности, показывает человека растерянного и очень мягкого: его герой много философствует, но, по сути, просто сотрясает словами воздух. Наверное, он и офицер не слишком хороший, раз его из Москвы сослали в глушь… И когда Маша признается сестрам: «Полюбила с его голосом, его словами, несчастьями, двумя девочками…», – я произношу это с такой интонацией, что понятно: полюбила со всей околесицей, которую он несет.

А Игорь очень заразительный. Его Вершинин жесткий – он верит в то, что говорит, это его убеждения. А еще у Игоря такая будоражащая мужская харизма – я чувствую, как он касается моего затылка, нюхает мои волосы, ему неспокойно со мной… И от этого сразу другие ощущения в роли, иные краски.

– Когда я прежде увидела Черневича в роли Соленого, подумала: где были глаза у Ирины? Почему она выбрала не его?..
– Соленый – единственный из всех мужчин пьесы, в ком есть стержень, мужское нутро, Ирину к нему тянет просто физически. Но он нездоровый человек, сумасшедший одиночка. Представить его в роли мужа, главы семьи невозможно. Поэтому Ирина сама обрывает эту связь, понимая, что она бесперспективна, и делает разумный выбор – выйти замуж за Тузенбаха, не по любви, а чтобы исполнить свой долг.

А для Маши любовь всегда на первом месте. Она и в Кулыгина когда-то влюбилась – он был ее учителем, ей показалось, что это так романтично. (Смеется.) У них до сих пор отношения учителя и нерадивой ученицы. Помните, как она говорит: «Выпью рюмочку винца!» А муж ей в ответ: «Ты ведешь себя на три с минусом», – воспитывает, воспитывает, ну как с таким жить?! Он добрый человек, но просто невыносимый зануда. В финале, когда Вершинин уходит, и Маша остается с Кулыгиным, я смотрю на него и играю кротость: «Ты же возьмешь меня обратно, правда? Я все равно твоя». А он, может, и придушить ее готов в этот момент, но все равно любит, как не любить такую душечку? И будут они по-прежнему жить вместе, хотя, не исключено, что у нее появится очередной Вершинин. Мне очень нравится играть этот флер ее характера, ее легкость, наивность, влюбчивость. Надеюсь, что и партнерам тоже интересно существовать с такой Машей.

– Лиза, а как вы считаете, что мешает сестрам осуществить свою мечту – вернуться в Москву, вырваться из опостылевшей реальности?
– Они давно стали местными, частью города, который им так ненавистен, эта среда их поглотила. Уже появились мещанские ухваточки, вспомните, как они встречают Вершинина – ах, вы из Москвы! Хвастаются ему рамочками, которые сделал Андрей. Они, конечно, не превратятся в Наташу, но совсем недалеки от нее. И этот роман, который придумывает себе Маша – для нее прекрасный, а со стороны, может, и пошленький. Оля, на которой висит дом, а потом повиснет и гимназия, и она останется старой девой до конца дней. Ира – по сути, будущая Оля. Они настолько полны этим городом, отчаянием и тоской, которые он в них вселил, что, мне кажется, даже если они все же переедут в Москву, прежними благородными барышнями им уже не быть. Они надеются, что жизнь тогда сразу поменяется к лучшему. Но это большое заблуждение – проблемы не только вокруг человека, они, прежде всего, в нем самом…

– У вас не возникает переклички с другой вашей чеховской ролью, в «Вишневом саде»? Варя тоже мечется, жаждет счастья, но не обретает его.
– (Задумчиво.) Нет, они все же разные. Маша придумывает себе счастье – и в этом ее спасение, иначе она просто задохнется и умрет от скуки. Судьба Вари более трагична. Но она, как мне кажется, стоически принимает все беды, которые валятся ей на голову. И молча продолжает жить дальше. Ее спасение в вере, что немало.

– Изначально вы хотели сыграть в «Трех сестрах» Машу, а не Ирину, не так ли?
– Да, мне тогда казалось, что Маша – центр истории, ее главная героиня, что это единственная любовная линия пьесы, – абсолютно штамповые представления. Но сейчас, когда я сыграла обеих сестер, вижу сильные достоинства в каждой из ролей.

– Насколько внимательно Лев Абрамович относится к пожеланиям артистов сыграть ту или иную роль?
– Мне кажется, когда он не прислушивается к нашим желаниям, то лишь потому, что лучше нас знает, кому что стоит играть. И в этом он прав. Но совсем недавно у нас был случай, когда я намекнула ему, что если бы он спросил, что я хочу сыграть – Офелию в «Гамлете» Шекспира или Варвару в «Братьях и сестрах» Федора Абрамова – предпочла бы Варвару, актерски она мне гораздо интереснее. И очень благодарна, что он пошел мне навстречу. Хотя в «Гамлете» он меня тоже занял. Но недавно Карен Георгиевич Шахназаров предложил мне сняться у него в роли Анны Карениной, предстоит большая работа на полгода. Поэтому не знаю, получится ли у меня сыграть Офелию…

– В работе над «Братьями и сестрами» вам не мешало, что этот спектакль долгое время был чуть ли не визитной карточкой МДТ, что у него такое славное прошлое?
– Так это же хорошо! Нет, нисколько не мешало – ни прежде, ни сейчас. Мы с моими партнерами обожали спектакль наших предшественников, относились к нему с пиететом и уважением. Но так же нам дорога и наша работа. Чтобы пропитаться духом этого произведения, его атмосферой, судьбами его героев, специально ездили на родину Абрамова, в село Верколу Архангельской губернии. Это была фантастическая поездка, она сыграла огромную роль в судьбе нашего спектакля – мы там сроднились и подружились, познакомились с замечательными людьми. Бабушки нам пели, рассказывали, как пережили войну, как встречали Победу. Мы ездили на службу в монастырь, в бане по-черному парились, делали шанежки в печке, девочки ходили косить в поле настоящими косами, мальчики побывали на лесоповале – целая жизнь прошла за четыре дня. А потом, в лучших студийных традициях, наперебой делали этюды – все перепробовали, переиграли. До пяти утра показывали – такого у нас даже в институте не было. Сами упросили режиссера посмотреть все наши заготовки, он с удовольствием согласился. Это было счастье.

Мне вообще очень нравится молодая компания артистов, которая сформировалась в МДТ за последние годы. Все талантливые, харизматичные, неслучайные люди в театре, надежные.

– Насколько изменился спектакль с приходом новых исполнителей?
– Лев Абрамович все роли пересмотрел в зависимости от индивидуальности каждого артиста. При внешнем рисунке – порядке сцен, композиции, – он очень многое поменял внутренне. Поэтому история вроде прежняя, а смотрится по-другому, более внятно, как мне кажется, для сегодняшнего зрителя. И, самое интересное, она особенно нравится тем, кто не видел старый спектакль и не читал Абрамова – для них это подлинное открытие. Собственно, для того спектакль и продолжает жить – чтобы тема не ушла, чтобы она не стала незаметной страницей истории нашего несчастного народа, который столько пережил… Люди понимают, сопереживают и очень эмоционально подключаются к «Братьям и сестрам».

– Путешествие по писательским местам для МДТ привычная практика. Когда Лев Додин работал над «Жизнью и судьбой» В. Гроссмана, вы побывали в Норильске – помните, какие у вас были впечатления от знакомства с этим пространством?
– Это было в самом начале моего студенчества и психологически далось мне очень тяжело. До поступления я ничего не знала о ГУЛАГе. О том, что мой прадед по линии отца, священник, был репрессирован в 30-е годы, услышала гораздо позже. Бабушка, мамина мама, была коммунистка, до конца жизни сохраняла партбитлет и времена СССР вспоминала как счастливые. И вдруг в 16 лет на мою голову обрушились тонны страшной информации – Гроссман, Солженицын, Гинсбург. Потом начались поездки – не только в Норильск, мы также ездили в Освенцим и Бухенвальд. Для Льва Абрамовича несвобода, власть – это вообще темы жизни и творчества, они прослеживается во всех его спектаклях. Но для нас знакомство с этим миром было потрясением. Переварить такое оказалось непросто, не все с нашего курса дошли до конца обучения, у многих просто «слетали гайки»… Но такова особенность театра Додина – он безжалостно погружает артистов в среду, необходимую, на его взгляд, для понимания сути произведения, его темы и атмосферы. И после того, как я сама побывала во многих творческих экспедициях, думаю, что это правильно. В наших «Братьях и сестрах» многое не случилось бы, если бы не поездка в Верколу.

– А само ваше поступление к Додину – счастливая случайность? Вы ведь не знали, у кого хотели бы учиться?
– Понятия не имела. Думаю, оно и к лучшему: если бы я тогда знала, кто такой Додин, у меня, наверное, поджилки тряслись бы от священного трепета. (Смеется.) Просто все вокруг говорили, что Додин набирает курс раз в десять лет, это очень круто. Вот я и пошла поступать именно к нему, хотя, к стыду своему, ни одного его спектакля на тот момент не видела. Помню, как Лев Абрамович пришел на второй тур – приятный бородатый мужчина, совсем не грозный. Почему-то я была уверена, что поступлю. Хотя родители мне нисколько не помогали, сама готовилась, и на вступительных экзаменах меня помучили изрядно. Помню, зачем-то попросили на английском почитать «Войну и мир».

Я долго не могла признаться себе, что хочу стать актрисой. Пока не посмотрела два спектакля Юрия Бутусова, «Калигулу» и «В ожидании Годо», – с Константином Хабенским, Михаилом Трухиным, Михаилом Пореченковым, тогда еще совсем молодыми. Они меня настолько впечатлили, что поняла – хватит уже саму себя обманывать. Хотя всегда была театральным ребенком – тусила за кулисами, ездила с родителями на гастроли, ходила в театры. Но была ужасно застенчивой.

– Стихи в кругу семьи в детстве не читали?
– Что вы, никогда! Спеть или рассказать стихи на публику, как-то проявить себя напоказ – для меня это было что-то немыслимое. Хотя когда что-то читала, всегда внутренне это проигрывала, легко представляла себя героиней произведения. Самое сложное было – справиться с собственными комплексами, признаться самой себе, а не другим, что хочется стать актрисой. А в театральном вузе из тебя уже начинают лепить то, что надо, ты занимаешься профессией.

– Жесткость додинской педагогики вас не отталкивала?
– Напротив, я это приветствую. На сцене нужно быть гибким, податливым, расслабленным в хорошем смысле этого слова – все видеть, слышать и воспринимать, чувствовать партнера. Но жесткая дисциплина – только в плюс, без нее все разрушается. Во всяком случае, у нас в театре она одно из важнейших условий жизни. Вообще не люблю расхлябанность, ни в чем.

– А что недопустимо у вас в театре?
– Неуважительное отношение к профессии, в любом проявлении – будь то опоздание на репетицию или отсебятина на сцене.

– Вы много снимаетесь в кино, периодически играете в других театрах. Как Лев Абрамович относится к работе артистов на стороне?
– По-разному. Например, мои съемки в «Анне Карениной» он принял с пониманием, такая роль дается не каждый день. А в юности, когда я репетировала в антрепризе Роксану, тоже роль из мирового репертуара, немножко его обманула – поставила перед фактом уже накануне премьеры. Конечно, с моей стороны это было не очень корректно, он был слегка обескуражен. Но в итоге мы сговорились, и я пять лет играла этот спектакль.

Понимаете, я бережно и с любовью отношусь к переживаниям Льва Абрамовича и стараюсь его не расстраивать. Конечно же, ему неприятно, что артист отвлекается от своей основной работы в театре, тратит себя на что-то другое. Поэтому когда у меня какие-то небольшие съемки, я даже не ставлю его в известность. Зачем лишний раз огорчать? У него и так полно поводов для расстройства, руководит большим театром. Главное, чтобы все параллельные творческие проекты были не в ущерб моей работе в МДТ.

– Уже полтора года вы играете Катерину Измайлову в спектакле МТЮЗа «Леди Макбет нашего уезда». Каким для вас оказался опыт совместной работы с Камой Гинкасом? Есть ли разница в режиссерских требованиях Гинкаса и Додина?
– Наверное, общее, что их объединяет, – тотальный разбор текста, углубленное погружение в тему. Но со Львом Абрамовичем мы прежде основательно изучаем контекст произведения: как оно связано с сегодняшним днем, с другими пьесами автора, на какие жизненные ситуации похоже, как в нас самих это отзывается. И потом от осознания всей этой огромной информации, от очень подробного бэкграунда, сцена вдруг выстраивается объемно и, как правило, небанально. А Каму Мироновича больше интересует ситуация здесь и сейчас. Он человек весьма активный и подвижный, нервный, за ним нужно быстро поспевать. Такой стиль работы тоже очень хорошо расшатывает актерский аппарат.

Когда мы репетировали «Леди Макбет», Гинкас говорил: вы должны играть так, как будто проживаете эту историю, а на самом деле рассказываете – была тут одна девчонка у нас на каторге, мы вам сейчас о ней поведаем. И эта страшная история должна звучать легко. Мне кажется, сейчас мы потихоньку приближаемся к тому, чего он от нас хотел. Поначалу я слишком много физических усилий затрачивала в своей роли, гораздо больше, чем требовалось, и казалось, что не доживу до финала. У меня нет ни одного спектакля в МДТ, где я два часа не уходила бы со сцены. А этот был просто на износ. Но постепенно я научилась равномерно распределять энергию. И убедилась, что качество моей жизни на сцене совершенно не зависит от количества физических усилий. Можно вести роль легко – и это будет еще сильнее воздействовать на публику, не подавляя ее чрезмерной энергетикой.

– Всю свою профессиональную жизнь вы работаете в МДТ, который славится как идеальный театр-дом. Что вам дает такой подход к работе?
– Может, система контрактов кому-то из актеров и режиссеров и удобна. Но для нас театр – не просто место работы. Это образ жизни. Дом и храм, который мы любим, как бы высокопарно это не звучало. Когда коллеги – больше, чем просто партнеры, это семья, с ними ты переживаешь все, что происходит вокруг. Наш театр живет как единый организм, мы постоянно туда стремимся, любим приходить, даже если у нас нет репетиций или спектаклей. Со стороны такое отношение, возможно, выглядит странно: люди постоянно говорят о театре, живут театром, дома учат роли, – не у всех в семьях это понимают. Нужно быть абсолютным романтиком, чтобы работать по 24 часа в сутки, играть во многих спектаклях, бесконечно репетировать и мотаться по гастролям. Наверное, это отчасти безумие, преклонение перед театром, перед Львом Додиным и профессией, которой мы занимаемся. Но другой жизни мы для себя не представляем.

– Не ощущаете нехватку комического репертуара?
– Ощущаю, но уже несколько лет подряд компенсирую это новогодними спектаклями для детей. Мы делаем их самостоятельно, одну сказку, «Новогодние приключения Маши и Вити», даже взяли в репертуар театра. Играю в ней Бабу Ягу – вот там я отрываюсь. (Смеется.)

– Несколько лет назад на фестивале современной драматургии «Любимовка» вы читали пьесу Павла Пряжко. Хотелось бы попробовать себя в чем-нибудь авангардном, экспериментальном?
– Ту пьесу меня пригласил почитать мой однокурсник режиссер Дмитрий Волкострелов, это был любопытный опыт. Но, если честно, я не почувствовала в ней для себя больших возможностей как для актрисы, мне кажется, они там ограничены.

А с кем из режиссеров мечтаю поработать, так это с Константином Богомоловым, я просто в восторге от его спектаклей. Особенно от «Братьев Карамазовых» – это шедевр. Ничего случайного, все абсолютно оправдано, чувствуется глубокий разбор текста, в нем нет противоречия с автором, и сама история получилась современной. Я была бы очень рада, если бы Лев Абрамович решился пригласить Богомолова на постановку в наш театр. Мне кажется, для нас это был бы интересный опыт.

Фото из архива МДТ и из личного архива Елизаветы Боярской.